Франциск Ассизский

СВЯТОЙ ФРАНЦИСК родился в 1182 г. в Ассизи, городке гористой Умбрии. Его отец, Петр Бернардоне, был зажиточным торговцем сукном. Мать - мадонна Пика - была из знатного французского рода, нежная и утонченная женщина, в отличие от своего грубого, сурового и алчного супруга. Мальчик родился, когда отец был в отъезде и мать назвала сына Джованни, но отец, вернувшись из Франции, дал ему имя Франциск.

Франциск рос чистым и великодушным ребенком, семья нежно его любила, хотя иногда, потеряв терпение, родители и ругали его за то, что он все раздаривал. Первые двадцать лет своей жизни он вел веселую жизнь богатого наследника, рано стал помогать отцу в его купеческих делах и умел всегда найти подход к клиентам. Он был наделен обаянием и щедростью, от матери он унаследовал нежное сердце и хорошие манеры, вкус ко всему прекрасному, потребность в изяществе, страстную любовь к музыке, поэзии, веселой и блестящей жизни. Деньги, которые он зарабатывал и которыми одаривали его родители, он тратил на красивую одежду, богатые обеды и кавалькады, игры и дружеские вечеринки. Все друзья любили его, потому что он был богат на выдумки и чудачества, любил делиться с друзьями своими радостями и доставлять им удовольствие. К друзьям он был привязан настолько, что дома нередко поднимался из-за стола, не дождавшись конца обеда, и убегал с веселой компанией, оставляя брюзжащих родителей. Но в глубине души родители не были на него в обиде, даже если он и подшучивал над ними.

Он был веселым, но не бывал развязным. Грубости, ругательства и вульгарность были ему так же противны, как и грязное платье, пятна жира на скатерти, ибо он был утончен в мыслях более, чем в одежде, а красоту души ценил выше, чем красоту вещей. Когда кто-либо из его приятелей произносил нелепые речи, Франциск не упрекал его и не возмущался, а поступал куда лучше - молчал. Молчал, будто отсутствовал, так как, по его мнению, многое не заслуживало ни внимания, ни ответа, и приятель понимал это и стыдился своих слов.

Он был учтив со всеми и от природы, и потому, что хотел стать рыцарем.

В его добросердечии и изяществе не было тщеславия, он просто хотел делать хорошо все, что ему нужно было делать и всегда быть первым.

Мать предчувствовала в нем что-то необычное и считала, что сын ее будет Божьим чадом.

Весь город любил жизнерадостного прекрасного юношу. Был в Ассизи один юродивый, который, завидев Франциска на улице, поспешно расстилал перед ним плащ, крича: "Мира тебе и добра!"

Улицы Ассизи часто оглашались игривыми песнями молодых людей, сопровождавших Франциска с пирушек, где его обыкновенно избирали распорядителем или царем праздника и со скипетром в руках он предводительствовал буйною молодежью.

* * *

В средневековой Италии зажиточные горожане нередко вели дворянский, рыцарский образ жизни. И Франциск принимает участие в войне между Ассизи и Перуджией. После того, как армия Ассизи была разбита, он год находится в плену в Перуджии, где его содержали вместе с рыцарями, так как он вел образ жизни благородного. В то время, когда другие пленники грустили, он был весел, шутил и пел, а когда его за это упрекнули, назвав безумцем, Франциск живо возразил: "А что вы думаете? По всему свету еще мне будут поклоняться". В плену обнаружилась и другая черта характера Франциска - сострадательность: когда одного из пленных, нанесшего другому обиду, все прочие стали избегать, один Франциск не покинул его и стал убеждать других примириться с ним.

Однако среди шумной мирской жизни, которую вел юноша, в нем стало постепенно назревать сознание другого, более высокого назначения...

Мечтая о военной славе и рыцарских почестях, он вступает под знамена знаменитого кондотьера Вальтера, графа Бриенского, чтобы отправиться в Апулию, где шла междоусобная война, и сражаться за права церкви.

Но накануне отбытия он узнал, что один знатный рыцарь из Ассизи, разоренный войной, не может участвовать в походе из-за отсутствия необходимого снаряжения. Тогда Франциск дарит ему свои красивые доспехи. Он так хотел привлечь внимание к себе этим походом, но доброта победила тщеславие.

Перед походом он видел во сне, что его кто-то пригласил в просторный и прекрасный дворец, по стенам которого было развешено множество прекрасного рыцарского оружия. На вопрос Франциска, чье это великолепное оружие и чей это дворец, ему был дан ответ, что оружие и дворец принадлежат ему и его рыцарям. Франциск был чрезвычайно обрадован этим сновидением, которое принял за предсказание его рыцарского будущего.

С таким предчувствием он отправился в поход, но заболел и вынужден был остановиться в Сполето. В лихорадочном сне он услышал тот же таинственный голос, что и во сне перед походом, спросивший его, куда он направляется. Когда он объяснил свое намерение, услышал еще вопрос: "Кто может сделать для тебя больше добра, господин или раб?"

Франциск ответил: "Господин".

"Так зачем же ты бросил господина ради слуги?" Франциск сказал: "Что же прикажешь мне сделать, Господь?" "Возвратись в Ассизи и скажу, что тебе надлежит исполнить. Свой предыдущий сон ты должен переосмыслить". Проснувшись от этого видения, Франциск не мог более уснуть и утром поспешил возвратиться в Ассизи, размышляя над услышанным: видимо существует другое воинство и другие битвы.

* * *

Через несколько дней Франциск возвращался с друзьями с очередной пирушки. Друзья шли впереди с песнями, Франциск несколько позади, погруженный в глубокое раздумье. Здесь осенило его обещанное ему откровение. Сердце наполнилось таким сладостным ощущением, что он не мог сдвинуться с места и говорить. С расспросами окружили его товарищи: "Что ты задумался, не намерен ли ты жениться?" "Вы правду сказали,- с живостью ответил им Франциск,- я задумал взять невесту более благородную, более богатую и красивую, чем вы когда-либо видели".

Друзья подняли его на смех: их изумлению или их насмешкам не было бы предела, если бы они угадали, о какой невесте мечтал Франциск. В величественном готическом храме, построенном впоследствии в Ассизи в память Франциска, знаменитый живописец Джотто расписал стены сценами из жизни святого. Одна из этих сцен представляет обручение Франциска с красивой женщиной, с исхудалыми чертами лица и разорванным платьем, на нее лает собака, ребенок замахивается на нее палкой, другой бросает в нее камнями, путь ее усеян тернием, но, спокойная и величавая, она протягивает руку Франциску, Христос благословляет их брак и с высоты небес на это зрелище взирает Господь, окруженный ликующими ангелами.

Эта нареченная невеста Франциска являет собой олицетворение бедности, с которой он помолвился в ранней молодости на всю жизнь, и, можно сказать, нет истории любви более трогательной, чем это влечение пылкого и выросшего в роскоши юноши к безотрадной, вечной бедности. Чувство это проявлялось у Франциска сначала в живом сострадании к тем, кто нуждался в его помощи: Франциск, как это было вообще в обычае, охотно и щедро подавал милостыню. Но милостыня скоро получила для него более глубокий смысл.

Однажды, очень занятый в лавке отца, он нетерпеливо отказал нищему, обратившемуся к нему с обычной просьбой "ради любви к Господу". Но по уходе нищего ему запала в сердце тяжелая мысль, что если бы тот попросил у него подаяние именем какого-нибудь важного графа или барона, он ему бы не отказал, и Франциск дал себе слово не отказывать никому, кто стал бы его просить именем величайшего из господствующих. С этой минуты щедрость Франциска не знает пределов, если все деньги его были розданы, он снимал с себя платье, чтобы отдать его нищему.

Но подавать нищему милостыню Бога ради, а самому жить в роскоши - было противоречием, невыносимым для такой пылкой и чуткой натуры, как Франциск. Все отдать нищим и самого себя им отдать - вот жертва, угодная Богу и достойная любви к Нему.

Чем сильнее эта любовь овладевала Франциском, тем больше отталкивала его обычная жизнь в мире, и бедность, которой он был намерен посвятить себя, становилась для него все заманчивее, а очаровывающий мир, среди которого он провел юность, начал утрачивать свою прелесть. Первые признаки совершившегося в нем переворота можно отнести ко времени перенесенной им тяжелой болезни, от которой он едва не умер. Он излечился, и так как смерть - хороший воспитатель, то встав с постели и передвигаясь по дому с помощью палки, почувствовал отвращение к жизни. Франциск вышел однажды на террасу перед домом, где как будто впервые его глазам открылась красивая речная долина посреди поросших дубовыми лесами Апеннинских гор. С любопытством вглядывался юноша в окружающую его картину, но красота полей и все, что было привлекательно для глаза, уже не доставляло ему удовольствия. Он удивился происшедшей в нем перемене и стал считать неразумными тех, кто любовался подобным зрелищем.

Смысл этого перелома наглядно выражен в словах, услышанных однажды Франциском после долгого пребывания в молитве: "Все, что ты до сих пор любил земной любовью и хотел иметь, следует презирать и ненавидеть, если желаешь узнать Мою волю. Если ты начнешь исполнять ее, то все, что тебе теперь кажется сладким и приятным, станет для тебя горьким и невыносимым". Это значило: отречься от мира - от веселой жизни и друзей, от довольства и отцовского наследия, от родной семьи и всякой мысли о личном счастье.

Но Франциск понял завет еще шире. Он поставил себе задачей полюбить то, к чему был равнодушен и что прежде ему было противно. Он отправился на богомолье в Рим к гробнице св. Петра. Негодуя на скудость приношений, которые делались в храме главы апостолов, Франциск взял из кошелька целую горсть монет и так звонко бросил их через сделанное для этого в алтаре окошечко, что все окружающие обратили на него внимание. Франциск тут же пожалел, что совершил столь вызывающий поступок, и, желая наказать себя, подошел к нищим, которые сидели на ступенях храма, и предложил самому жалкому из них обменяться одеждой.

Опрятный и изнеженный человек содрогнулся, когда одевал нищенский плащ, изорванный, залатанный, лоснящийся от грязи и жира, но превозмог отвращение и победил себя. Более того, скрывшись под отвратительными одеждами, самый блестящий юноша Ассизи, всегда подававший и никогда не просивший, который умер бы от голода, но никогда не попросил бы, протянул руку за подаянием. Сначала он дрожал, ожидая от людей равнодушного подаяния, но вскоре преодолел свои чувства, обрадовавшись, что умеет просить ради Христа, и стал обращаться уже громким голосом. Он был счастлив в этих лохмотьях - ему показалось, что он впервые поцеловал свою невесту - госпожу Бедность.

Так целый день провел он среди этих жалких людей, ради смирения нисходя к унизительному для богатого юноши промыслу их.

* * *

Но были люди еще более жалкие, чем эти нищие,- люди, общение с которыми еще более отталкивало. То были прокаженные, прикосновение к которым сообщало ту страшную, неизлечимую заразу, против которой люди не знали другого спасения, как удаление из своей среды заболевших и предоставление их своей судьбе в особых загородных помещениях. Как для всех других, дом прокаженных был для Франциска местом, о котором он не мог думать без ужаса, и, посылая туда подаяния, он сам старался далеко обходить его. Теперь же, встретив на пути прокаженного, Франциск увидел гноящееся лицо с ввалившимися глазницами и готов был в ужасе ускакать прочь, но внутренний голос спросил: "Рыцарь Христов, ты боишься?" Он слез с коня, вручил больному монету и поцеловал его руку с онемевшими пальцами, вдыхая смрад разлагающегося тела. Затем вскочил в седло и умчался, не помня себя от жалости и отвращения.

Через несколько дней после случившегося Франциск, взяв с собою денег, отправился в приют прокаженных, каждому подал милостыню и поцеловал руку. Так то, что для него было прежде горько, стало сладким.

Внутренний переворот в душе Франциска уже совершился, мир и жизнь получили для него другой смысл, но его еще связывала с миром семья. Разрыв с семьей был уже неизбежен. Он быстро назревал. Однажды Франциск, взяв с собой из отцовской лавки несколько кусков разноцветного сукна, отправился продавать его в соседний город Фолиньо. У дороги за городом была церквушка, построенная в честь св. Дамиана,- безыскусная, с осыпавшейся краской и трещинами в стенах. Проезжая мимо, Франциск почувствовал желание войти в нее и помолиться. Он встал на колени перед византийским распятием, моля Всевышнего о том, чтобы Тот научил, что ему делать, ибо любовь без дел ничего не значит.

У Христа на распятии были глубоко запавшие глаза, худое тело и алые раны. Вначале Франциск смотрел на него с болью в сердце, но потом отношение резко изменилось. Появилась мысль: "Бог любит тебя, именно тебя и к тебе стремится. Ведь Он распятый умер за тебя. Даже отец не мог бы так любить".

Сердце наполнилось молитвой: "Господи, чего Ты хочешь от меня?"

И он опять услышал знакомый голос: "Франциск, разве ты не видишь, что обитель моя разрушается,- иди и восстанови ее". Пораженный и взволнованный, Франциск ответил: "Охотно исполню, Господь мой".

С этого мгновения сердце его почувствовало в себе рану и начало таять при воспоминании о страданиях Господа. И до конца жизни он носил в сердце своем раны Иисуса.

Франциск дал священнику денег, чтобы тот купил масла для неугасимой лампады перед распятием. Затем, обрадованный видением, осенил себя крестом и поспешил в Фолиньо. Деньги от продажи сукна и лошади он принес священнику и остался при нем.

* * *

Исчезновение Франциска привело в негодование отца. Разузнав, где находится его сын, он отправился туда в сопровождении родственников и соседей, чтобы силой вернуть его. Сначала от гнева отца Франциск скрылся в пещере, где прожил целый месяц. Одному только слуге была известна эта пещера, и он носил туда по указанию матери еду. Изнуренный телом, но укрепившись духом, Франциск, наконец, предстал перед отцом. Смиренный вид сына не обезоружил отца. Вне себя от ярости, он побил сына и запер его. Несколько дней спустя, в отсутствие отца, мать долго уговаривала Франциска бросить свои причуды. Убедившись в тщетности своих увещаний, она отпустила его на свободу. Сын навсегда покинул родительский дом.

Отец Франциска стал жалеть о нанесенном сыном убытке и принес на него жалобу консулам Ассизи, требуя возвращения денег. Консулы послали за Франциском, но тот велел им сказать, что он теперь милостью Божьей стал человеком свободным и, как слуга одного Господа Наивышнего, консулам не подсуден. Тогда отец обратился с жалобой к епископу. На его суд Франциск явился, и, когда епископ приказал возвратить отцу деньги, он ответил: "Не только деньги, но охотно возвращу и одежду".

Сняв с себя одежду и положив на нее кошелек, Франциск воскликнул: "Слушайте и внемлите: до сих пор я называл Петра Бернардоне отцом своим, но, решившись отныне служить одному только Богу, я возвращаю отцу его деньги, из-за которых он на меня сердится, и всю одежду, которую от него имею. Отныне на устах моих будет лишь "Отче наш, сущий на Небесах", и я не стану больше называть отцом своим Петра Бернардоне".

Отец ожидал чего угодно, только не этого. Он схватил одежду и выбежал вон. (Впоследствии отец, встречаясь с сыном, ругал и проклинал его и для того, чтобы получать отцовское благословение, Франциск взял себе в отцы старого нищего.)

Франциск обернулся к Епископу, как бы отвернувшись от всех других, от всего мирского. Епископ обнял, прикрыл своей мантией и благословил его.

Это было как бы второе рождение Франциска. Голым появился на свет, голым теперь выходил в холодный мир, в новую жизнь.

Было действительно холодно. Землю покрывал снег. Огородник епископа дал ему свой плащ, набросив который, Франциск удалился из города. Это произошло в 1207 г., когда Франциску было 25 лет.

* * *

Так началось служение Франциска Отцу Небесному. Оно началось с восстановления церкви св. Дамиана. Теперь он уже не пытался преступить условности коммерческого мира. Он понимал, что для того, чтобы построить церковь, совсем не надо ввязываться в деловую жизнь и нанимать рабочих. Чтобы построить, надо строить - собственными руками воплотить свои мысли и желания в жизнь.

Франциск пошел собирать камни. Он просил их у каждого встречного, в сущности становясь тем небывалым нищим, который просит камень вместо хлеба. Видимо, как всегда с ним бывало, сама необычность его просьбы привлекала людей. Все виды работ он выполнял сам. Он строил то, что приходило в упадок, то, что никогда не поздно восстановить. Он строил церковь, которую всегда можно воссоздать, даже если остался только один камень. Он строил церковь, которую не одолеют врата адовы.

Жил он у священника, но, не желая быть ему в тягость и участвовать в его скромной трапезе, он в обеденное время ходил по городу с горшочком в руках, собирая в него остатки пищи. Ему было противно это месиво, но и это отвращение он победил в себе.

Когда церковь св. Дамиана была отстроена, он принялся за другую сельскую церквушку, построенную в честь апостола Павла, а затем еще одну, затерянную в лесах. Она особенно была дорога ему, ибо построили ее в честь Божьей Матери. Называлась она Санта Мария дельи Анджели и, хотя была заброшена, принадлежала бенедиктинскому монастырю. Церковь была мала, надел земли около нее тоже не велик, и люди называли ее Порциункула (частичка, долька). Эта церквушка потом сделалась главной святыней его ордена.

Он поселился в шалаше. Одевался в подаренный ему широкий хитон, опоясанный ремнем, какой носили итальянские рыбаки и пастухи. На ногах носил простые сандалии. Когда куда-либо шел, то брал посох и мешок. При этом он всегда был радостен и весел. Однажды в лесу он был задержан разбойниками. На вопрос, кто он такой, отвечал: "Глашатай великого царя". Его избили и бросили в яму, наполненную снегом: "Лежи тут, мужицкий глашатай". Выбравшись из ямы по уходе разбойников, Франциск продолжал путь по лесу, громко распевая и хваля Творца Вселенной.

* * *

В трудах и бедности прошло два года. Была отстроена Санта Мария дельи Анджели.

Какой храм восстанавливать ему теперь?

Ответ он получил 24 февраля 1209 г.

Во время обедни в Порциункуле, которую служил священник церкви св. Дамиана, Франциск услышал евангельские слова, сказанные Христом ученикам Своим, когда Он посылал их проповедовать царство небесное. Попросив священника после обедни растолковать текст, Франциск еще яснее осознал его, от чего весь наполнился невыразимой радостью. "Приблизилось Царствие Небесное... Даром получили, даром давайте... Не берите с собою ни золота, ни серебра, ни меди в поясы свои, ни сумы на дорогу, ни двух одежд, ни обуви, ни посоха. Ибо трудящийся достоин пропитания. В какой бы город или селение ни вошли вы, наведывайтесь, кто в нем достоин, и там оставайтесь, пока не выйдете" (Мф. 10. 7-11).

Эти слова ясно говорили о дальнейшем пути Франциска и он воскликнул: "Вот чего я хочу, вот чего я ищу, вот что я жажду исполнить всеми силами моего сердца". Он снял с себя сандалии, пояс заменил веревкой, выбросил мешок и посох. Внешняя перемена была, конечно, незначительна, но в ней заключалась великая идея: следовать Христу и в полном отрешении от мира нести Его слово в мир. Одинокий отшельник стал странствующим проповедником, и монашество в лице Франциска изменило свой характер и свое назначение. Задача его жизни определилась, путь был намечен. Устремившись по этому пути, он стал образцом для других; указанная им цель собрала вокруг него спутников - Франциск сделался основателем нового монашеского ордена и творцом новой силы в истории.

Образ бедного и любящего Христа - вот что понял Франциск сквозь поразивший его текст Евангелия. Вот что восторженно увидел он сквозь веками сложившуюся систему и величественный строй католической церкви. Следовать за Христом, строго исполнять Его завет и обращать людей к Нему - вот что его воодушевило и что он признал своим назначением. В этом смысле он и стал проповедовать на улицах Ассизи, приветствуя каждого встречного словами: "Да дарует Господь тебе мир".

В жизни его Порциункула ознаменовала третий призыв Божий, после Сполето и Сан Дамиано. После первого призыва Франциск удалился от мира, после второго - стал восстанавливать храмы, после третьего перешел к проповеди.

Третий призыв означал, что Франциск должен познать глубже нищету и начать заново жизнь уже в роли проповедника. Необходимо было жить среди людей и воздействовать на них своим примером и любовью.

Еще одна причина убеждала Франциска в необходимости проповеди. Он слушал многих людей, направлявшихся в Рим, которые останавливались на Ассизских перекрестках и привлекали своими речами столько слушателей, сколько не собрали бы проповедники в церквях. Ибо услышать священнослужителя, который с кафедры на пышном латинском языке разъясняет отрывок из Священного Писания - это совсем не то, что услышать человека, бедняка, который говорит об Иисусе и о вечности прямо на улице, простыми жизненными словами. Франциск замечал, что святые проповедники скорее преподают теологию, нежели объясняют Евангелие, и что менестреля или сказителя слушают все, тогда как скучного проповедника - лишь немногие. Убедился он и в том, что не внушишь любовь к Богу, не возвратившись к искусству Христа, а значит надо, рассказывая притчи, восхваляя Господа, говорить о поучительных и интересных событиях, перенимая опыт менестрелей.

Франциск принес новый дух в проповедь. Он и его братья ощущали, как тянутся к ним слушатели.

Франциск прекрасно проповедовал, ибо был одарен как поэт и как актер, и оба эти дарования породили в нем то красноречие, которое выражается не только в словах, но и в глазах, в звучании голоса, в движениях. Где бы он ни был, какое бы ни было время, какими бы ни были его слушатели, он был готов к проповеди всегда. Он говорил с тысячей, как с одним другом, и с одним он говорил так же пылко, как говорил с тысячами.

* * *

Сила его убеждения быстро сообщалась другим, и первым его последователем был богатый гражданин города Ассизи, Бернардо де Квинтавалле, по завету евангельскому продавший все, что у него было, и раздавший все вырученные деньги бедным. Затем к ним присоединился третий. Это был Пьетро - почтенный священник соседней церкви, который поступился духовной властью и пошел за молодым чудаком, которого многие считали просто безумцем. День 16-го мая 1209 г., когда их стало трое, считается с тех пор днем основания францисканского ордена.

Эти три странных человека построили лачугу. Там они беседовали, собравшись после тяжелого труда. Они были отшельниками, а не монахами. Радость, бедность и молитва жили вместе с ними в их маленькой обители.

Когда число последователей возросло до семи, Франциск счел возможным исполнить с ними еще точнее завет Христа, разославшего Своих учеников проповедовать по миру, и обратился к товарищам со словами: "Идите же по двое по разным областям земли, проповедуя мир людям и покаяние ради отпущения грехов. Вот в чем наше призвание: ухаживать за больными и ранеными, утешать пораженных горем и возвращать на путь истины заблудших. Будьте терпеливы в горе, ни о чем не печитесь, ибо Господь исполнит Свое обещание. Смиренно отвечайте тем, кто станет вопрошать вас, благословляйте тех, кто будет преследовать вас, благодарите тех, кто станет поносить вас - и царствие Божие уготовится вам".

Так разошлись в разные стороны эти люди, с верой исполнявшие завет своего учителя. Но общая мысль соединяла их и снова свела их в одну семью вокруг того, кто был их духовным отцом. Снова они поселились в шалашах у Порциункулы в бедности, смирении, радости и братской любви.

* * *

Франциск и его последователи не считали себя монахами. Сам он называл их нежно и по-детски - братцами. Три обета - бедности, целомудрия и послушания - всегда были знаком монашества. Основное же различие между дисциплиной последователей Франциска и дисциплиной старых орденов заключалось в том, что францисканцы должны были стать бродягами, нищими. Они должны были смешаться с миром.

Епископ Ассизи боялся за францисканцев. У них не было ни удобств, ни денег, они ели что придется и спали на земле. Франциск ответил ему со странной, почти сокрушающей мудростью: "Если бы у нас что-нибудь было, нам понадобились бы законы и оружие, чтобы это защищать". Эти слова - ключ ко всем его действиям. Они логичны. Когда речь шла об этом, он всегда был логичен. В чем угодно он мог признать себя неправым, но в этом не сдавался никогда. Он рассердился в первый и последний раз, когда речь зашла об исключении из этого правила.

Он говорил так: "Человек, посвятивший себя Богу, может идти куда угодно, к любым людям, даже самым плохим, пока им не за что его зацепить. Если у него будут связи и потребности людей обычных, он станет таким же, как они". Франциск ни за что на свете не осудил бы людей за их обычность. Обычные люди получали от него столько любви и восхищения, сколько им, наверное, больше никогда не получить. Но францисканцам нельзя становиться такими, как все. Соль не должна терять силу, превращаясь в обычную пищу.

Разница между францисканцем и человеком обычным в том, что францисканец - свободней. Он непременно должен быть свободен от монастыря и, что еще важнее, свободен от мира. Обычный человек не может освободиться от мира, да и не должен. Францисканец повиновался Франциску, но от него не зависел. И уж совсем свободен, словно ветер, он был по отношению к миру. Этот мир походил на сложную сеть, сплетенную из феодальных, семейных и прочих уз. И Франциск решил, что последователи должны быть, как рыбки, которые легко проскочат через любую сеть. Они могли уйти из нее именно потому, что были маленькими, юркими рыбками. Миру не за что было их зацепить - ведь мир цепляет людей за внешние, необязательные стороны жизни. Один из францисканцев сказал позже: "У монаха не должно быть ничего, кроме лютни", имея в виду, вероятно, что монах должен ценить только песню, которой приветствует каждый замок и домик, песню радости Божьей и прекрасного братства людей. Если представить жизнь этих мистических бродяг, то приоткроется хоть немного практическая польза аскезы, непонятная тем, кто считает себя практичным. Надо быть очень худым, чтобы проскользнуть сквозь прутья любой клетки, очень легким, чтобы бежать так быстро и так далеко. Весь расчет, вся невинная хитрость в том и заключались, чтобы обойти мир, поставить его в тупик. Не испугать голодом того, кто строго постится. Не испугать нищетой нищего. Мало проку будет и от битья, даже под палкой он возрадуется, ибо в поношении - его единственное достоинство. А если всунут его голову в петлю, то окружат ее сиянием.

Разницу между обычными монахами и францисканцами можно было наблюдать и в практической пользе, особенно в быстроте. Старым сообществам с точными правилами и непременной оседлостью мешало то, что мешает любому домовладельцу. Как бы просто они ни жили, им было нужно столько-то келий, столько-то кроватей, хотя бы столько-то места. Но с тех пор, как можно было стать братцем, пообещав есть ягоды при дороге или просить объедки у кухонных дверей, спать под забором или терпеливо сидеть у порога, экономических помех не осталось. Теперь таких чудаков могло стать сколько угодно.

Надо помнить к тому же, что движение развивалось так быстро еще и благодаря особому, демократическому оптимизму, который был одной из главных черт святого Франциска. Самая аскеза его - триумф оптимизма. Франциск требовал так много от человеческой природы не потому, что он ее презирал, а потому, что он доверял ей. Он ждал многого от необычных людей, которые пошли за ним, но он ждал многого и от людей обычных, к которым их послал. Он просил пищи у мирян так же доверчиво, как просил поста у монахов. Он всегда рассчитывал на гостеприимство, потому что считал каждый дом домом друга. Он действительно любил и почитал обычных людей и обычные вещи; мы можем даже сказать, что он послал необычных людей лишь для того, чтобы они поддержали обычных в их обычности.

Франциск составил устав их общежития, почти исключительно руководясь словами Нагорной проповеди. Число учеников все увеличивалось, и тогда Франциск понял, что наступило время обеспечить и узаконить существование его общины.

Контраст между тем поручением, которое Христос дал Своим первым ученикам и которое сделалось исходным пунктом для деятельности Франциска, и существующим в то время устроением христианской церкви нисколько не уменьшил веры Франциска в авторитет папства. Он сказал своим товарищам: "Пойдемте теперь к матери нашей, святой римской церкви, чтобы поведать св. отцу, что Господь начал через нас совершать, дабы мы, согласно Его воле, могли продолжать начатое нами дело".

Это было еще в 1209 г., когда на римском престоле находился Иннокентий III. Таким образом, встретились лицом к лицу представители двух противоположных мировоззрений, выросших из одного корня: с одной стороны, в царском блеске владыка мира, наместник Христа, раздававший царские короны,- и перед ним нищий ученик Христа, босоногий, в простонародной одежде, опоясанный веревкой. С одной стороны, блюститель абсолютного авторитета,- и перед ним проповедник безусловного смирения. Представитель беспредельной власти над человеком,- и перед ним проповедник беспредельной любви к человеку.

Этот контраст принципов обнаруживается еще поразительнее в контрасте лиц, их представлявших: принцип церковной власти являл Иннокентий III, прибиравший к рукам одно королевство за другим для увеличения своей земной вотчины,- принцип полного смирения и свободы от всего мирского являл Франциск, желавший ничего своего на земле не иметь и быть обязанным даже ежедневной пищей милосердию других людей. Папа Иннокентий III посылал на смерть тысячи людей под знаменем креста ради торжества церкви над палестинскими мусульманами, провансальскими еретиками и английским королем,- Франциск посвятил всю свою жизнь тому, чтобы примером своих лишений и кротким словом, любовью и радостью вводить заблудших в царство Божие. Папа Иннокентий III гордо заменил звание вселенского епископа и преемника апостола Петра высокомерным титулом наместника Божьего,- Франциск в своем смирении не считал себя достойным священнического сана и не хотел быть даже главою основанного им ордена, а над собою поставил в виде духовного руководителя и стражи совести одного из своих учеников!

Как состоялась их встреча, рассказывают несколько преданий. По одной версии - папа выслушал в консистории своих кардиналов устав божьего человека Франциска и, увидев его плохую одежду, длинную бороду и нечесанные волосы, сказал: "Ступай, брат мой, поищи свиней. С ними у тебя, кажется, больше общего, чем с людьми. Поваляйся с ними в грязи, передай им твой устав и поупражняйся на них в проповедях твоих". Услышав это, Франциск склонил голову, вышел и, найдя стадо свиней, стал валяться с ними на земле. Покрытый грязью с головы до ног, он вернулся в консисторию и обратился к папе: "Владыко, я исполнил твое приказание; услышь теперь и ты мою мольбу". Тогда папа, растроганный таким смирением и огорченный тем, что отнесся с презрением к такому человеку, исполнил его просьбу.

Есть и другая версия, описывающая встречу папы и Франциска. Иннокентий III гулял по террасе Латеранского храма, обдумывая, по всей вероятности, серьезнейшие политические проблемы, сотрясающие его государство, когда перед ним внезапно возник человечек, которого он принял за пастуха. По-видимому, он постарался избавиться от него поскорее; может быть, он решил, что пастух безумен. Во всяком случае, он больше о нем не думал до ночи. А ночью увидел странный сон: большой древний храм, на чьих прочных террасах он гулял в такой безопасности, сильно накренился, вот-вот обвалится, словно все его башни и купола качаются перед землетрясением. И тут он заметил, что, словно живая кариатида, храм держит человек, а человек этот - оборванный пастух или крестьянин, от которого он отвернулся. Папа после этого велел его разыскать и привести к себе.

По-видимому, по просьбе епископа Ассизии интересы нового ордена защищал перед специально собранным конклавом кардинал Джованни ди Сан-Паоло. Некоторые из кардиналов видели в новом ордене что-то необычное и превышающее силы человеческие. На это покровитель Франциска возразил: "Если мы отвергнем просьбу этого бедного, как нечто слишком трудное и новое,- просьбу о том, чтобы ему был разрешен евангельский образ жизни,- нам следует остерегаться, как бы этим не оскорбить Христова Евангелия. Ибо если кто скажет, что соблюдение евангельского совершенства, которого именно и домогается его обет, заключает в себе что-либо новое или неразумное, или невозможное, тот, очевидно, кощунствует".

Историческое зерно, которое можно извлечь из этих преданий, заключается, как кажется, преимущественно в словах, приписываемых Иннокентию: "Идите с Богом, дети мои, и когда Господь умножит вас числом и возвеличит благодатью, то я признаю вас достойными более важных поручений и полномочий". В этих словах высказывается осмотрительная выжидательная политика, соответствовавшая обстоятельствам и вполне согласная с осторожным характером и житейской мудростью Иннокентия III. Как было, в самом деле, главе церкви дать разрешение проповедовать "царство небесное" мирянам, плохо знакомым с писанием и с толкованием его церковью? Как узаконить "евангельское житие", состоящее в абсолютной нищете и безусловном смирении перед всеми в то самое время, когда "викарий Христа" решительно повернул церковь на путь светской власти и всемирного владычества? Затея Франциска казалась тем более опасной, что папство в этом отношении уже имело перед собою горький опыт. Именно с таким же требованием благословить их на проповедь "евангельского жития" обратились в Рим последователи Петра Вальдеса, "лионские нищие", которых теперь папство истребляло огнем и мечом. Поэтому Иннокентий разрешил Франциску и его ученикам проповедовать покаяние, приняв их в число служителей церкви, после того, как Франциск на коленях принял смиренно и усердно присягу в повиновении и почтении к папе.

Окончательное утверждение нового ордена, вероятно, было отсрочено. Происходили ли затем какие-либо сношения между Франциском и Иннокентием III неизвестно, и это тем более жаль, что вследствие этого остается не совсем понятным смысл постановления Латеранского собора, запретившего шесть лет спустя основание новых монашеских орденов, т. е. неизвестно, имело ли это запрещение в виду также и францисканцев, или же - что вероятнее - оно на них не распространялось как на орден уже прежде основанный. Во всяком случае в 1223 г. папа Гонорий III утвердил устав нового францисканского ордена, заявив в своей булле, что он только освящает своим папским авторитетом устав уже одобренный его предшественником.

Условие Иннокентия III Франциску об умножении учеников осуществилось в таких размерах, которые превысили всякие предположения папы. По установленному Франциском обычаю все братья должны были собираться раз в год в Троицын день около колыбели ордена - церкви Порциункулы на генеральный капитул. Самому Франциску пришлось еще видеть около себя на таком капитуле пять тысяч братьев, а вскоре орден до того распространился во всех областях Европы, что вместо общего собрания на генеральный капитул стали приезжать в Ассизи только делегаты отдельных францисканских провинций.

Вскоре по возвращении из Рима Франциск учредил женский отдел своего ордена. Хотя сам он до такой степени избегал женщин, что, как он сказал одному из товарищей, почти ни одной из них не знал в лицо, его проповедь на них сильно действовала и вызывала с их стороны желание следовать за ним. Самая выдающаяся из его последовательниц была св. Клара, дочь богатого дворянина в Ассизи. В восемнадцать лет она отреклась от мира и, по совету Франциска, оставила ночью родительский дом и явилась в Порциункулу. Там Франциск своею рукой перед алтарем отрезал ее косу и отвел в соседний женский монастырь. Ее именем был потом назван новый орден, устроенный Франциском при церкви св. Дамиана по уставу францисканцев, но с теми изменениями, которые были вызваны обстоятельствами: "клариссы", например, не проповедовали на улицах и вели более затворнический образ жизни.

Еще большее распространение и более важное общественное влияние имел третий орден, учрежденный Франциском. Это были так называемые терциарии - община мирян, в которую зачислялись и мужчины и женщины. Члены этой общины могли сохранять свое состояние и общественное положение и оставаться в супружестве. При вступлении в общину для членов было лишь обязательно возвращение ими всего несправедливо присвоенного, примирение с врагами, а для женщин - согласие мужей. На терциариев не возлагался монашеский образ жизни, от них только требовался более продолжительный пост и более строгое воздержание от принятых в обществе развлечений, а затем возможно большее приближение к идеалу, данному в Нагорной проповеди, как, например, воздержание от клеветы и от употребления оружия, хотя в последнем, как и в других отношениях, устав допускал много смягчений и исключений. Терциарии состояли под контролем избираемых ими визитаторов и под общим руководством францисканского ордена. Понятно, какую силу придавал ордену францисканцев этот зависимый от него отдел его, разветвления которого охватили все слои общества. Но не эту, конечно, цель имел в виду сам Франциск. В учреждении терциариев просвечивает та же идея, которая лежит в основании всей его проповеди и деятельности - желание обратить весь мир к евангельскому житию. С другой стороны, на этом учреждении Франциска отражается существенная черта его характера - его необыкновенная кротость, снисходительность - черта, почти совершенно чуждая старому аскетизму, в силу того Франциск готов был, взяв на себя самый тяжелый крест, по возможности уменьшать и облегчать его для всех других последователей Христа.

Он, однако, не удовлетворился тем, что призвал христиан следовать Христу, он вздумал обратиться за этим и к неверным.

* * *

Обращать магометан в христианство и сделаться миссионером среди них было совершенно новой в то время мыслью. До Франциска монахи привыкли только возбуждать благочестивую злобу христиан против неверных и посылать толпы крестоносцев на истребление магометан. Идти к ним с проповедью мира и с Евангелием в руках в эпоху крестовых походов значило стать выше страстей своего века. Кроме того, обращением неверных в христианство, он хотел положить конец крестовым походам - завершить и прекратить их, но не силой, а словом, не материально, но духовно. Он считал, что лучше создавать христиан, чем убивать мусульман. Если бы ислам обратили в христианство, мир стал бы более единым. Во всяком случае, многих войн просто бы не было.

Первую попытку пробраться в Сирию Франциск предпринял уже на шестой год после своего обращения, т. е. в 1212 г. Но встречные ветры прибили его корабль к восточному берегу Адриатического моря, и так как там не нашлось другого корабля, направлявшегося в Сирию, то Франциску пришлось вернуться в Анкону. После этого Франциск задумал обратить в христианство повелителя Марокко и для этой цели отправился в Испанию, но постигшая его болезнь заставила снова вернуться.

Наконец, через двенадцать лет после начала своей деятельности ему удалось осуществить свое намерение и предстать перед лицом сарацинского султана.

Главной целью крестового похода в то время была Дамиета в Египте. Целый год город осаждали христиане, мусульмане же яростно оборонялись. Туда и направились брат Франциск вместе с братом Иллюминато. Прибыли они туда в августе, когда крестоносцев, пытавшихся приступом взять крепость, с многочисленными потерями отбросило сарацинское войско, под предводительством двух отважных и ловких полководцев - Мелек-эль-Камела, египетского султана, и его брата Мелек-эль-Мохаммеда, султана Дамасского. Франциск нашел лагерь крестоносцев в плачевном состоянии: ненависть, зависть, жажда власти, разбой, разврат и дурные нравы царили там. Воины эти просто позорили крест.

Франциск чувствовал гнев Божий, и однажды, пока крестоносцы готовились к новой осаде, он сказал брату Иллюминато: "Господь поведал мне, что, если сегодня наше войско вступит в бой с врагом, оно не победит. Если я стану увещевать людей, они сочтут меня безумным, если же я промолчу, совесть моя будет нечиста. Что же мне делать?" Брат Иллюминато ответил ему во францисканском духе: "Тебе ли прислушиваться к людским суждениям? Не в первый раз ты прослывешь безумным. Поступай, как сочтешь нужным и бойся Бога более людей".

Тогда Франциск попытался предостеречь военачальников, сказав им о грядущем поражении, но те его осмеяли, ибо считали фанатиком. Однако пророчество подтвердилось: этот день, девятнадцатое августа, стал для крестоносцев горестной датой поражения - они потеряли около шести тысяч человек. Побоище укротило воинов, теперь они хотели слушать презренного итальянского паломника, который понял, что прежде всего надо проповедовать самим крестоносцам, а уж затем сарацинам; и, беседуя с рыцарями и воинами по-французски и по-итальянски, на языках рыцарства и воинственности, обращал их души к Господу, возрождая в них рвение к истинной и почти забытой ими цели - священной войне.

Проповедь Франциска, его образ и очарование покорили христианский лагерь, и лучшие из воинов стали стремиться к духовности "меньших братьев". Джакомо да Витри, августинский епископ, француз из Акры, присутствовавший при осаде Дамиеты, увидел, как его преданные священники и даже собственный его секретарь англичанин вступают в Орден святого Франциска, и стал отговаривать остальных, ведь так могла опустеть его епархия.

Однако Франциск не довольствовался этими победами, не они были целью его странствия. Ему оставалось одно: броситься в пасть к волку, но, не желая искушать Бога, совершая деяние несоразмерное с его силами, он и на этот раз решил получить одобрение Церкви и обратился к кардиналу Пеладжио Галвани, папскому легату в Святой Земле с тем, чтобы тот позволил проповедовать султану. Кардинал, не желавший брать на себя ответственность за их жизнь, сперва отказал, но, побежденный его мольбами, отпустил Франциска с товарищем, сказав им: "Старайтесь держать сердце и разум ваш всегда обращенными к Богу, ибо лишь Он один может спасти вас. И помните о том, что не я вас послал на это".

На дороге они увидели двух овец, которые брели им навстречу и воодушевленный Франциск сказал товарищу: "Брат мой, доверься Богу, ибо в Евангелии сказано: "Я посылаю вас, как овец среди волков".

Как только они пришли в сарацинский лагерь, их схватили, связали и избили, и блаженный Франциск, возрадовавшись этому, думал: "Вот чудесное начало" - но, решив обратить Мелек-эль-Камела, закричал: "Султана, султана!" - и сарацины, подумав, что у него есть послание для их повелителя или что он хочет сделать ему признание, провели его в шатер.

"Вы пришли просить мира или же вы хотите сделаться почитателями Аллаха?" - спросил султан, смерив взглядом двух странных пришельцев.

И человек Божий с уверенностью ответил:

"Я послан Всевышним, а не человеком мира сего. Я должен наставить тебя и народ твой на путь истинный во имя спасения душ ваших, а кроме того, открыть тебе истину Евангелия о Христе" - и прочел ему проповедь столь вдохновенно, что султан, умный и образованный араб, слушал его с восхищением и рассудил, что этот бедняга-христианин достоин украсить его двор, известный своими мудрецами.

И султан предложил Франциску остаться с ним, ибо добродетель святого Франциска была столь велика, что всякий, кто узнавал его, будь то даже сарацин, уже не мог себе представить жизнь без него. Вдохновленный Богом, Франциск ответил:

"Если ты хочешь обратиться в христианскую веру и обратить в нее народ твой, я охотно останусь с тобой. Если же ты сомневаешься в том, стоит ли тебе оставить веру в Магомета ради веры в Христа, то прикажи разжечь большой костер, а мне и магометанским священнослужителям войти в огонь и избери веру того, кто выйдет живым из погребального костра".

Если бы султан был древним тираном, он с удовольствием, развлечения ради, устроил бы это испытание огнем, но он был разумен, а кроме того, увидел, что кое-кто из его мудрецов, услыхав это предложение, попросту сбежал, и ответил так: "Боюсь, что ни один из служителей Аллаха не подвергнет себя такой опасности ради нашей веры".

Франциск предпринял последнюю попытку: "Хорошо, ради того, чтобы ты уверовал, я брошусь в огонь, и если сгорю в нем, то знай, что я поплатился за грехи мои, если же я останусь невредимым, ты признаешь Христа истинным Богом и Спасителем мира".

Тогда султан, который никогда прежде не встречал человека, готового ради его души броситься в огонь, предложил ему золота, серебра, шелков и других драгоценностей и велел ему выбрать все, что ему угодно. Конечно, Франциск отверг эти дары к величайшему изумлению султана, который желая испытать его до конца, предложил ему всяческие почести и удовольствия, но Франциск с твердостью отвечал отказом на все соблазны.

И тогда Мелек-эль-Камел созвал влиятельных и набожных придворных, чтобы спросить их о двух пленниках, и те сказали, что им следовало бы отрубить голову, не испытывая при этом никакой жалости, ведь в своих проповедях они выступают против магометанского закона, султан же, как страж этого закона, не должен позволять богохульства.

"Господа мои,- сказал египетский султан двум братьям,- мудрецы советуют мне казнить вас, но я никогда не обрек бы на смерть тех, кто готов отдать жизнь за спасение моей души".

Итак, он отпустил их, снабдив фирманом о том, что Франциск и его братья могут беспрепятственно проходить через все сарацинские земли, включая Палестину, а кроме того, проходить к Гробу Господню не платя дани.

Франциск воспользовался этим указом и, как обычно, пытался в пути обратить встречных к Евангелию. Он посетил Вифлеем, Иерусалим и Голгофу, и это весьма благоприятно повлияло на тогдашнюю веру, но так как он не достиг двух главных целей своего странствия - обращения неверных и мученичества, а из Италии до него доходили тревожные известия, то он решил возвратиться на родину.

Прежде чем отправиться в путь, он встретился с Мелек-эль-Камелом, который сказал ему: "Брат Франциск, я бы охотно обратился в христианскую веру, но боюсь, как бы мои сарацины не убили меня, тебя и всех твоих братьев, узнай они об этом. А так как ты можешь сделать очень много добрых дел, а я должен решать важнейшие проблемы, то не хочу быть причиной твоей и моей смерти. Но научи меня, как спастись, и я сделаю все для этого".

"Господин,- ответил Франциск,- я возвращаюсь в свою страну, но после моей смерти пришлю тебе двух моих братьев, от которых ты получишь христианское крещение. Ты же будешь свободен от любых мыслей, которые могут этому воспрепятствовать, чтобы благодать Божья снизошла на тебя, когда ты сможешь принять в себя веру и убеждения наши".

Он обещал это, потому что с достоверностью ощущал, что и малейшая милость, оказанная ему, бедняку Христову, не может остаться без вознаграждения. Прошло семь лет - Франциск умер на голой земле; прошло еще двенадцать - и султан занемог в своих роскошных палатах, и, мучимый болью, лежа на коврах и подушках, ждал, что исполнится обещание итальянского странника. Он разослал гонцов на границы своей земли, чтобы они узнали, не видел ли кто двух монахов, одетых как Франциск. Однажды со стороны моря к нему пришли два монаха, которых святой Франциск вдохновил во сне, и стражники тотчас же отвели их к умирающему султану, который увидев их, сильно возрадовался так, словно перед ним предстал образ святого, некогда благословившего его. И он крестился и умер христианином среди сарацин, ибо Господь обещал, что не будет на земле грешника, который, возлюбив всем сердцем Орден святого Франциска, не обретет милость Божью.

На первый взгляд, и этот крестовый поход святого Франциска был неудачным. Он искал мученичества, но обрел почести; он мечтал проповедовать Евангелие сарацинам, удалось же ему чуть больше, чем простое паломничество. Возвращался он, еще больше стремясь отправиться в новый поход ради Господа нашего Христа, рождение, жизнь и страдание Которого он словно увидел воочию в тех местах, и, кроме того, он знал теперь, что Бог не пошлет ему прекрасную мученическую смерть. Однако Тот готовил ему смерть еще более прекрасную.

Но в том, что касается религиозной и социальной стороны дела, этот крестовый поход превзошел все надежды святого Франциска и его современников. Он первым принес в шатры сарацин то, о чем они ничего не знали: истинное христианство, живой образ Христа и готовность умереть ради спасения чужой души, даже души незнакомца и грешника. Он передал крестоносцам дух апостольства, итальянцам - способность жить по Евангелию, европейцам - древний и обновленный смысл, который следовало придавать заморским войнам. Он напомнил, что бороться надо ради славы Христа, а не ради земных королей; лишь тогда можно править страной долго и счастливо.

Возможно, благодаря его святости, приводившей его к мысли о миссиях, идея францисканства так развилась. "Охрана Святой Земли" навсегда осталась делом францисканцев. Франциск расширил границы своего Ордена, и они перешагнули через все страны. Он обозначил, где должен стоять его авангард, где надо вести справедливую осаду, а где одержать победу без венца.

* * *

К деятельности Франциска после возвращения из Египта можно отнести и праздник Рождества в местечке Гречио, где он велел устроить в лесу ясли со всей обстановкой, описанной в Евангелии. В ночь на Рождество туда пришли люди со всей округи. Лес озарялся факелами и оглашался радостными возгласами, на которые отзывались скалы. Монахи запели священные гимны, сам Франциск в качестве дьякона прочел Евангелие над яслями, "глубоко воздыхая от волнения и великой радости", вся ночь прошла в ликовании, и, может быть, отсюда завелся итальянский обычай presepe - изображение яслей в церквах в ночь перед Рождеством.

* * *

В этот период жизни Франциска сильно одолевают физические страдания и болезни. В последнее время он уже был не в состоянии ходить, однако продолжал свою деятельность проповедника, передвигаясь на осле. Епитимьи, невзгоды, нищая жизнь, утомление от проповеднической деятельности (в день приходилось посещать по четыре-пять деревень), ночевки на голой земле и плохое питание - все это отразилось на его здоровье, которое и без того не было богатырским. В Египте его состояние ухудшилось. Глаза, черные, нежные глаза, которые говорили о Боге, окаймились кровью из-за неизлечимой восточной болезни, которая по толкованию современников была вызвана его постоянными слезами о страданиях Спасителя. Братья и кардиналы убедили его прибегнуть к лечению: они напомнили ему о долге по отношению к телу, братцу ослу, как он его называл, и Франциск покорно подверг себя врачеванию железом и огнем, причиняющему в сто раз более острую боль, чем сам недуг. И все-таки он никогда не жаловался. Больше того, в последние годы, когда от него оставались кожа да кости, на руках и ногах горели стигматы, прогрессировали болезни печени, селезенки, желудка, от которых целыми днями его рвало кровью,- он называл болезни своими сестрами. Один простодушный брат сказал ему: "Отец, умолите Господа, чтобы Он избавил вас от этих невыносимых болей и скорбей".

Но Франциск отвергает этот совет: "Если бы я не знал, что ты человек простоты доброй и чистой, я бы тебя возненавидел и не захотел бы видеть тебя никогда больше, ибо ты осмелился осудить Бога, когда говорил, что Он посылает мне скорби, превосходящие мои силы". Несмотря на крайнюю слабость, он бросился с постели, сильно ударился всем своим обессиленным телом, потом поцеловал землю и воскликнул: "Благодарю Тебя, Господь и Бог мой, за все мои скорби, и дай мне их еще десяток, если Ты этого пожелаешь, ибо я этого весьма желаю, потому что творить Твою волю - мое нескончаемое утешение".

* * *

Франциск особо почитал св. Михаила Архангела, и в его честь он соблюдал особый пост, сопровождаемый молитвой, с пятнадцатого августа до двадцать девятого сентября, на которое и приходится праздник св. Михаила Архангела. В 1224 году, когда, постоянно продвигаясь вперед по пути святости, он достиг такой высоты, что его тело и душа жили только с Богом и величайшая скорбь для него отождествлялась с совершенной радостью, когда, устранившись даже от дел Ордена, он думал уже лишь о подготовке к смерти, он решил провести праздник Успения и пост св. Михаила на Верне, дикой горе, подаренной благочестивым графом Орландо.

По прошествии праздника Успения Франциск, словно предчувствуя такую степень близости к Богу, которая не терпит никакого отвлечения, стал искать еще более уединенного и укрытого места, чтобы провести там пост св. Михаила Архангела подобно тому, как птица, побуждаемая инстинктом, ищет для своего гнезда любви самые отвесные скаты крыш, самые укромные отверстия, самые густые и высокие ветви.

Он выбрал место на горе, глядящее на полдень. Добраться до него можно было только перебросив мостик через глубокую расщелину. В этом пустынном месте, где никто не мог его увидеть или услышать, Франциску по его просьбе люди графа Орландо выстроили келью. Но одиночество не было исполнено сладости. Вначале присутствие Бога не ощущалось, а вот нечистый наведывался со своими страшными призраками и странными опасными выходками. Однажды, когда Франциск молился рядом с пропастью, ему показалось, что кто-то подтолкнул его вниз. Скала была совершенно гладкой, и он не знал за что зацепиться, но, поручив себя Господу, он прижался руками, лицом и всем телом к камню, и тот расступился, и принял его в себя так, что Франциск оказался как бы в нише. Так он спасся.

Шли дни, ослабевшее от поста тело и душа, уставшая от раздумий и плача, требовали хотя бы небольшого отдыха, и Франциск стал молитвенно размышлять о рае, бесконечной славе и ликовании блаженных. Он умолял Бога показать ему хотя бы краешек этого блаженства. И тогда в солнечном ореоле ему явился ангел. В левой руке он держал скрипку, в правой - смычок. Франциск в изумлении смотрел на него, и ангел один раз провел смычком по струнам, один единственный раз. Это была одна нота, но настолько божественная, что Франциск на время утратил способность что-либо ощущать в этом мире. Если бы ангел сделал еще одно движение смычком, душа святого отделилась бы от тела из-за невыносимой сладости, ведь мы, люди, так устроены, что, невероятно стойко перенося любую боль, от удовольствия сразу же размягчаемся и ломаемся. Кроме таких сверхъестественных утешений, Франциск получал и самые обыкновенные: к нему прилетали птицы, особенно часто - сокол, у которого было гнездо рядом с кельей. Каждое утро на рассвете сокол пел и стучался крыльями в дверь кельи: так он будил святого. А когда Франциск чувствовал себя плохо или не спал, сокол будил его позже, словно знал, что ему необходим более продолжительный отдых. Так высшие и низшие созданья помогали человеку, которому суждено было получить от Господа величайший знак любви.

Однажды, стоя на коленях посреди утесов и деревьев, воздев лицо и руки к небу, Франциск вопрошал: "Кто Ты, сладчайший Господь и Бог мой? Кто я, презренный червь и никчемный раб Твой?"

И Господь ответил смиренному Франциску в лесной тишине Верны озарением. Всевышний осветил для Франциска ярчайшим факелом бездну божественного величия и скорбный провал человеческого ничтожества. Потом факел остановился, увеличился, принял форму неопалимой купины, явившейся Моисею, и из этого пламени был глас Господень к Франциску: "Я хочу получить от тебя три дара". Франциск ответил без промедления с детской простотой: "Господь мой, я весь Твой. Ты ведь знаешь, что у меня есть только веревка, ряса и исподнее, и все это тоже Твое. Что же могу я предложить или подарить Твоему Величию?"

Божественный голос продолжал: "Поищи у себя в подоле и подари мне то, что найдешь". Святой посмотрел туда и нашел три золотых шарика и все три отдал Господу, который объяснил, что они означают три добродетели, послушание, нищету и целомудрие, и что он, Франциск, обладает ими полностью.

С первых дней пребывания на Верне святого Франциска поражали громадные расщелины в плоти горы. Но в молитве ему открылось, что эти гигантские раны в скалах и судорожные разломы в камнях образовались во время страстей Христовых, когда, по Евангелию, камни расселись. Это откровение глубоко взволновало святого Франциска. Он еще не знал, что этой горе, расколовшейся в миг смерти Богочеловека, было суждено стать горой мистического распятия избранника Божия - его самого, но он решил пребывать здесь в самом строгом уединении, ибо полагал постыдным, чтобы его сердце оставалось безразличным там, где даже скалы рассекались в сомучении Христу.

Мысль о страстях все более овладевала им по мере приближения праздника Креста Господня. Неясное предчувствие говорило ему, что некая тайна должна свершиться. Внезапно он вновь оказался во власти того предощущения величия, которое заставляло его предаваться грезам в юности и вело его с одной вершины на другую: с земной вершины благородства и дружеских пирушек на вершину покаяния, а оттуда - на вершину апостольского служения. А куда же теперь хотел привести его Господь? Чего Он добивался от него? Что еще ему оставалось совершить? Он ощущал в себе готовность перенести любую пытку, лишь бы исполнить волю небесного Отца. Но в чем же была эта воля?

Франциск встал на колени в своей келейке, помолился, а потом попросил друга и духовника взять в свои посвященные Богу руки Евангелие и раскрыть его во имя пресвятой Троицы. В первый раз ему выпала глава о страстях Христовых, во второй раз книга раскрылась на том же месте. Это же повторилось и в третий раз. Воля Господня была совершенно ясна: во всех делах своей жизни он следовал за Христом, теперь ему надлежало пойти за Ним на Голгофу и соединиться с Ним в страстях перед тем, как умереть. Итак, он должен был подготовиться к страданию: вот высочайшая вершина, слава, превосходящая всякую иную славу. В этой мысли его утвердило явление ангела, который озарил своим светом его келью накануне праздника. Ангел сказал: "Я послан тебе в утешение, чтобы ты приготовился со смирением и с терпением принять то, что Господь от тебя захочет". "Я готов",- ответил Франциск.

Было раннее утро праздника Воздвижения Креста Господня. Франциск молился с каким-то новым пылом, как в молодости, когда он ожидал чего-то очень важного. Он всегда бесконечно любил крест Господень, начертал его на своей накидке, когда отказался от отца и от мира, запечатлел его в сердце и распял себя покаянием. Но всего этого ему не было достаточно. В этот час последней чистоты уже нельзя было найти в мире сем достаточного основания для скорби, и святой молился так: "О, Господь мой, Иисус Христос, о двух милостях прошу тебя перед смертью: первая - почувствовать душою и телом, насколько это возможно, ту скорбь, которую Ты, сладчайший Иисус, претерпел в час Твоей лютой страсти; вторая - ощутить сердцем, насколько возможно, ту необычайную любовь, которою так горела твоя душа, что Ты по Своей воле принял столь страшные муки за нас, грешных".

Истинная любовь приносит любящим такое полное взаимопроникновение тела и духа, что позволяет страдать от одних и тех же невзгод и наслаждаться одними и теми же радостями, словно двое - одно существо. Особенно это касается страданий другого. Можно отказаться разделять удовольствия, но не скорби любимого. Франциск просил о том, чтобы любить и страдать, как Господь, а поскольку он не представлял себе любви без действия и страдания, после того, как он пошел за Христом, после того, как он воссоздал в своих ощущениях Рождество, ему оставалось воссоздать в ощущениях Распятие. И столь горячо желал он этого, и столь пылал этой мыслью, что Господь разделил с ним, как с другом, всю Свою любовь и всю Свою скорбь: Он распял его, как Сам был распят.

Из глубины ослепительно сияющих небес к Франциску спустился серафим о шести огненных крыльях. Два крыла соединялись на голове и простирались вниз, два других покрывали все тело, и еще два были раскрыты в полете. И в этой божественной птице молнией блистал Иисус. Франциск созерцал необыкновенное явление, и в его сердце поднимались вместе счастье от лицезрения Господа и скорбь от того, что он видел Его распятым. Тем временем чудесный жар съедал его душу и проникал в тело, отзываясь острой пульсирующей болью в ногах, руках, ребрах, и голос говорил ему: "Знаешь ли ты, что Я с тобой сделал? Я даровал тебе стигматы, зримые знаки Моих страстей, дабы ты был Моим хоругвеносцем". С этими словами крылатый серафим исчез.

Прошло немало времени, прежде чем Франциск пришел в себя и почувствовал, что его руки мокры, а из-под ребер с левой стороны груди стекает горячая струйка. Он посмотрел: это была кровь. Он попытался встать - но не удержался на ногах. Он сел на землю, посмотрел на руки, на ноги и увидел, что они пронзены гвоздями, черными, будто из железа, с большими круглыми шляпками, вколоченными в ладони и ступни. Он распахнул рясу и оглядел левую сторону груди, где боль проникала в самое сердце, и нашел там рану, словно от удара копьем, открытую, красную и кровоточащую. Это и были стигматы, о которых говорил серафим. Значит его мольбы были услышаны! Любовь превратила его в Любимого, потому что человек становится тем, кого любит.

Пока продолжалось явление серафима Франциску, сверкающий свет озарял вершину Верны и освещал горы и долины далеко вокруг. Люди, видевшие это сияние, не похожее на пожар, недоумевали. Но вскоре необычайно яркая заря погасла, и настоящий коралловый рассвет занимался на востоке. Гора пылала духовным огнем, отблеском великого чуда. Но Франциск этого не замечал.

Он угасал и облик его преображался в этом испытании любви к Богу. Он хотел бы скрыть ниспосланную боль, потому что в своем смирении он почти боялся открыть всем необыкновенное чудо, но разве это было возможно, если кровь из раны оставляла следы на рясе, если ноги не выдерживали ни соприкосновения с землей, ни веса тела?

Ему пришлось заговорить. Он собрал троих верных братьев и рассказал им о чуде, но без всяких подробностей, словно оно произошло с другим человеком. Когда же ему напомнили, что Господь одаряет его милостями не только ради него самого, но и для назидания другим, Франциск поведал подробнее о чуде и открыл часть откровений серафима: обещание, что после смерти он сможет каждый год в день собственной кончины спускаться в чистилище, как Иисус спускался в ад, и забирать оттуда души братьев трех его Орденов и души преданных ему людей.

С вечера четверга до утра субботы святой Франциск не желал смягчать боль никаким лечением - в память о страстях Христовых. И это несмотря на то, что за те дни, пока повязка не менялась, она настолько пропитывалась кровью и прилипала к ране, что, когда брат Леоне отдирал ее, он вцеплялся в грудь брата Леоне, чтобы сдержать крик.

Франциск страдал, но был счастлив. Он не хотел и не мог больше ничего просить; он превозносил, славил, благодарил. В то время, как он мог бы вырасти в собственных глазах, получив необычайную привилегию, которая уподобляла его самому Христу, он смирялся до того, чтобы исчезнуть, раствориться в Боге и полностью забыть себя.

В течении двух лет, от стигматов до последней своей болезни, то есть с сентября 1224 по сентябрь 1226 года, Франциск превозносил в гимнах и благословениях все то, что так любил в жизни и что было даровано ему Богом. Теперь ему оставалось особо восславить ту, которую он любил превыше всего и которую называл не сестрой даже, а невестой. Даже пользуясь относительными привилегиями, навязанными ему болезнью, он оставался преданнейшим слугой госпожи Бедности, принимая все заботы о себе только ради послушания и как милостыню. Он всегда выбирал для себя что поменьше и похуже, и даже в епископском дворце носил власяницу и, чтобы скрыть шрамы на висках, прикрывал голову шапочкой из грубейшего полотна, которое не защищало, а только раздражало кожу. Но все это входило в его обычные отношения с госпожой Бедностью, между тем перед смертью надлежало восславить ее, как того требовала любовь. Узнав, что жить ему осталось не много дней, он решил повторить венчальный обряд двадцатилетней давности и, как когда-то нагим уходил от отца, нагим хотел теперь уйти из жизни. Он приказал раздеть себя и положить на землю. Обратив лицо к небу и прикрывая рукой рану с левой стороны груди, он обратился к братьям, которые хоть и плакали, но тоже испытывали в ту минуту необыкновенный подъем духа: "Братья, я исполнил свой долг. Вас же да наставит Христос". Приор, угадав желание Святого, поспешил взять рясу, исподнее и полотняную шапочку и сказал: "Даю тебе взаймы это облачение и ради святого послушания запрещаю тебе передавать его другим, ибо оно не есть твоя собственность".

Святой Франциск, радуясь такому официальному признанию своего союза с бедностью, дал себя одеть, восхваляя Бога; затем утешил братьев благими речами, препоручив им еще раз свою невесту, и попросил, чтобы после смерти положили его опять нагим на землю и оставили лежать ровно столько, сколько нужно, чтобы пройти ровным шагом расстояние в милю.

На рассвете второго октября, в пятницу, после мучительной ночи, он сел на своем жестком ложе, велел принести хлеба, благословил его, приказал разделить его на столько частей, сколько было присутствующих и роздал своими израненными руками по кусочку каждому в память о тайной вечере Господней и в знак того, что он, как и Учитель, любил своих чад до самой смерти и готов был умереть за них, и хотел бы что-нибудь отнять от себя, чтобы передать им. Теперь все было исполнено. В субботу ему стало хуже, и к вечеру, чувствуя, что умирает, он запел псалом, начинающийся словами: "К тебе, Господи, воззвал", и продолжал петь, пока сестра Смерть не забрала у него голос.

В Порциункуле была ночь, и караульные дремали, подложив под голову камни и чурбачки, неподалеку от кельи святого. Вдруг один из них заметил: "Слышите, птицы щебечут? Как на рассвете". "Жаворонки",- отозвался другой. "Какие жаворонки в этот час? В полдень поднимаются они высоко в небо и поют солнцу. Жаворонки это ведь не совы и не филины". И все же над хижиной святого действительно кружила стайка жаворонков, щебеча не то радостно, не то печально. Эти маленькие звонкоголосые птички, которым он всегда радовался как вестницам добра, первыми праздновали его переход к жизни вечной.

* * *

4 октября 1226 г. Франциск скончался; над могилой идеалиста и кроткого миротворца тотчас разыгрались и столкнулись людские страсти, и самый идеализм его послужил новой точкой исхода для крупных и мелких интересов века. Смиренный последователь Христа, считавший себя величайшим грешником, был уже два года спустя признан святым, сам папа Григорий прибыл в Ассизи, чтобы лично канонизировать Франциска, получившего при этом знаменательное прозвище: Pater Seraphicus. Но еще прежде, чем церковь произнесла свой приговор, народ провозгласил его святым, утверждая, что он слышит молитвы тех, кого и сам Господь не слышит.

Затем над телом смиренного нищего, который при жизни не хотел иметь другого крова, кроме древесных ветвей или шалаша, был воздвигнут новый великолепный храм. Преемник Франциска, Илья, пригласил для того прибывшего из Германии зодчего Якова, и на холме близ Ассизи, где по преданию прежде совершалась казнь преступников, и который потом был переименован в "холм рая", стал красоваться первый готический храм в Италии, сделавшийся провозвестником нового стиля в искусстве.

В 1236 г. храм был окончен, и тело Франциска перенесено туда. Во время погребения произошло столкновение между монахами и гражданами Ассизи, побудившее папу издать особую буллу и пригрозить гражданам отлучением от церкви. Булла не разъясняет причины ссоры, а францисканское предание совершенно о ней умалчивает. Поводом могло быть нежелание горожан расстаться с телом Франциска или требование толпы вскрыть гроб святого, чтобы узреть на его теле легендарные раны; во всяком случае можно думать, что эта ссора из-за тела Франциска была причиной того, что место его погребения сделалось потом вовсе неизвестным и считалось тайной генерала францисканцев.